На карте старинного Томска Церковь Святой Марии появилась, конечно, недавно. Ну что стоят 17 лет в истории четырехсотлетнего города?.. Новое здание кирхи на пересечении улиц Гоголя и Карташова, в юго-западном углу Буфф-сада, было построено в 2006 году всего за два месяца к российско-германскому саммиту, проходившему в Томске. И столь необычная история возвращения в сибирский город евангелическо-лютеранского храма наряду с миссионерской миссией задала новый вектор социальных и культурных инициатив. Совсем недавно мы рассказывали о талантливой певице, солистке Северского музыкального театра Наталии Бугановой и ее сольном концерте в кирхе. И вот новая встреча в стенах храма. Знакомьтесь – Никита Мирошников, поэт, писатель, музыкант, композитор и солист Северского театра. И встреча эта не случайна. На концерте «Аве Мария. Женщины в Библии» состоялась премьера произведения, специально написанного для органа, – «Две девы». В канве музыкального повествования вечера история дочерей Лота оказалась особой страницей. Библейская легенда прозвучала в сложной, трагической транскрипции и оставила публике простор для размышлений и личного отношения к событиям ветхозаветной истории… Тем интереснее получилась беседа с молодым автором – человеком современным, находящимся в постоянном творческом поиске.

– Никита, ваша профессиональная жизнь началась год назад. Или я ошибаюсь?

 

– С музыкальной точки зрения по большому счету – да, потому что год назад я пришел в Северский музыкальный театр. Но творчество вошло в мою жизнь гораздо раньше. Я пишу и сочиняю давно. Моя первая книга была издана в 2018 году.

– Сколько вам было лет?

– Мне было девятнадцать. Это был роман «Натали. История одного воскрешения», а первый поэтический опыт завершился в 2016 году поэмой «Триумфатор», и она была опубликована в сборнике. Конечно, эта работа ученическая. В тот период я был увлечен Древней Грецией…

– Мы начали разговор с поэзии. Как случилось, что по прошествии времени вы из литературного мира попадаете в мир музыки? Либо все было взаимосвязано и развивалось параллельно?

– На самом деле в детстве я мечтал быть кардиохирургом, и много времени было посвящено изучению анатомии. В 10-11 лет я с интересом препарировал свиное сердце, строение которого так близко к строению человеческого. Но… судьба распорядилась иначе.

Я никогда не занимался в музыкальной школе, не учился в колледже. Мои взаимоотношения с инструментом заканчивались на исполнении мелодии одним пальцем в минуты хорошего настроения. Что такое ноты и зачем они нужны? Эти вопросы передо мною просто не возникали.

– И до какого возраста?

– Меня случайно пригласили в школьный театр. Я по натуре балагур, поэтому меня позвали в школьный театральный кружок. А потом мне захотелось петь… словно по щелчку пальцев. Я устраивал эстрадные концерты, тогда еще сольные. (Смеется.) И случилась важная встреча – меня увидела Элеонора Дмитриевна Варенцова. Последовало приглашение в хор «Глория». Для меня это большая веха. Это был 2013 год, мне было 15 лет. С этого момента началось мое знакомство с нотной грамотой, стремительное погружение в музыкальную культуру.

 

«СМЕЛОСТЬ ГОРОДА БЕРЕТ»

– Вы были довольно взрослым человеком…

– Я был очень взрослым человеком для такого рода деятельности. Мне было очень сложно. Потому что в «Глории», как правило, дети занимаются с малых лет – у них есть фортепиано или флейта, сольфеджио. Жизнь в «Глории» – это жизнь музыкальной школы. Это серьезная студия и коллектив тоже весьма серьезный. Элеонора Дмитриевна услышала мой голос, поняла, что есть материал. Спустя время, на одном из концертов она сказала: «Я откопала бриллиант среди хлама». Прямо зрителям сказала! (Смеется.)

И потом я решил, что буду поступать в консерваторию… Конечно же я в нее не поступил! Потому что поступить в консерваторию после трех лет хоровой студии, даже не колледжа, – это практически нереально. Особенно в Санкт-Петербургскую консерваторию, куда я хотел. И я поступил в ТГУ, в Институт культуры. Там я стал семимильными шагами наверстывать – учил музыкальную грамоту, учил оркестровку. Естественно, там не было этих предметов, но мне так захотелось писать музыку, выражать себя не только через поэзию и голос, но через мелодию. Я писал бесконечно – много-много и каждый день.

– Я слушаю вас, и у меня возникает ощущение, что по своей натуре вы не исполнитель. Наверное, поэтому к вам пришла поэзия, затем произошло погружение в музыку. Наверное (в правильном смысле этого слова) вы творец. Поэтому вы стремитесь реализовать себя в разных областях. Вы стали писать музыку будучи студентом университета?

– Да, я писал первые свои, с большой натяжкой, опусы параллельно с учебой. Это давало мне возможность оказаться внутри произведения, понять его законы и структуру. Конечно, мне хотелось партитуру, оркестр. Но партитура – это большая и сложная история: в ней много инструментов, каждый из них звучит по-своему, нужно понимать аппликатуру, что нельзя написать, что можно написать, нужно понимать и чувствовать эти инструменты. Необходимо представлять, как исполнитель взаимодействует с инструментом, чтобы не написать неисполнимое. Необходимо представлять, как это будет звучать в зале. Ведь из оркестровой ямы все будет звучать по-другому, нежели со сцены или в ансамбле. Это сложное предприятие. Я прочел довольно много литературы, чтобы иметь представление о сочинительстве. В этот период на меня оказал сильное влияние Берлиоз. У него есть «Большой трактат о современной инструментовке и оркестровке» в двух томах. И именно после знакомства с этим фундаментальным трудом пришло мое понимание музыки оркестровой.

Насчет того, что я творец… Мой мозг, мое восприятие происходящего вокруг, то, что мне нужно воплотить в определенные формы свое видение, – это давит постоянно на меня как на артиста, как на исполнителя. Я часто вступаю в творческие споры, это случается постоянно с режиссерами. Просто взять и сделать – для меня этого недостаточно. Ведь исполнитель – это тоже соавтор. И даже зритель принимает участие в этом процессе, ведь каждый проживает произведение у себя в голове. Музыка в ушах слушателя – это правда. Вот такая история.

– Хорошая история на самом деле. Особенно она хороша тем, что происходит она в самом начале творческого пути. Вы молоды, перспективы впереди серьезные, важные. И цели и задачи – тоже. Планы строите?

– Очень часто слышу этот вопрос. Людям свойственно строить планы в конкретных обстоятельствах и целях. И для себя человек ставит в определенный момент точку. А я понял довольно рано, что, когда ты ставишь точку, весь процесс, пока ты идешь к ней, не приносит радости. И по достижении результата – пара даже не дней, часов блаженства, и всё – необходимо определяться с новой точкой. Поэтому я всегда ставлю многоточие, но с определяющим вектором.

– Обывательский вопрос. Кто вы по знаку Зодиака?

– Я – Лев.

– Это многое объясняет. Вы лидер по определению, и, как творческий человек, вы можете двигаться одновременно в разных направлениях, не отменяя одного важного дела и не заменяя его другим.

– Да, безусловно. Если строю план, обычно я делаю его на ближайшее время. Но на будущее я не строю воздушных замков.

 

ТРАТИТЬ СЕБЯ НЕОБХОДИМО

– Мне важно самореализоваться. Благотворительность играет для меня большую роль. Я сотрудничал с «Домом с маяком», с Томским фондом «Аура» для детей с расстройством аутического спектра.

– А можно об этом немного подробнее. Потому что такая работа – это подвижничество своего рода. Те, кто занимается волонтёрством, нечасто рассказывают о своей деятельности.

– Христианская мораль подразумевает, что все добродетели должны быть не публичны. Я считаю, что это не совсем правильно. Все-таки это должно быть публично, это нужно популяризировать, это должно быть модным. Я не считаю зазорным даже пиар в этой области. Пусть человек это делает, потому что всё работает на результат. В конечном счете, этот процесс приносит деньги и иные блага для детей и нуждающихся. Для меня это тяжело только в одном: я очень эмпатичный человек, тяжело быть свидетелем страданий людей, когда я ничего не могу сделать. Поэтому «Дом с маяком» для меня стал той самой точкой, этапом в моей жизни. Мне нужно было пройти этот путь, потому что это детский хоспис, из которого дорога всегда одна. До сотрудничества с «Домом с маяком» был Фонд Алены Петровой…

– Как одним словом вы бы определили этот период?

– Это преодоление. Я уверен, что жизнь любого из нас не заканчивается со смертью. И такой опыт важен и бесценен для каждого, кто встает на этот путь. Главное – то, что останется после человека. Оказавшись в предложенных обстоятельствах, мы не только отдаем себя, мы получаем возможность работать над собой, преодолевая препятствия. Это колоссальный труд. И эта история не закончена. Следующий мой этап – мне хотелось бы съездить, поговорить, пообщаться. Но понимаю, что к этому нужно готовиться. Я эмоциональный человек… Ведь в профессиональной деятельности все иначе – у нас холодный разум. Особенно в музыкальном театре.

– Правда?!

– Да, на самом деле большое заблуждение о большом накале страстей на сцене. Пугачева правильно сказала: «Если ты заплачешь на сцене, зрители не будут плакать вместе с тобою. Ты должен довести их до этого состояния». То есть задача артиста не просто эмоционально передать что-то, ты должен передать это все технически. Разум должен быть холодным, все просчитано до мелочей – каждый поворот на каждый звук. В этом отличие от драмы – там ты проживаешь судьбу. Артист музыкального театра обязан помнить о дыхании и других технологических моментах. Иначе я, как исполнитель, окажусь в плачевной ситуации. У теноров принято очень серьезно относиться к своей миссии на сцене, в противном случае дать петуха можно очень просто. Такое случается, и это неприятно. Публика «букает»…

 

О ПУБЛИКЕ И НЕ ТОЛЬКО

– …у нас достаточно приличный зритель…

– Я долго об этом думал – грань приличия и личного отношения к происходящему. Ведь зритель платит деньги. Он приходит на шоу за удовольствием. И когда Паваротти в 1992 год в «Доне Карлосе» чуть-чуть сорвался, публика его освистала. В интервью он сказал очень мудрую вещь: «Эта публика считает, что она имеет право судить… <…> Она права!» И я тоже так считаю.

Томская публика особенная. Я много выступал по Сибири, был на гастролях за границей и в составе хора «Глория», и самостоятельно гастролировал – мне есть с чем сравнить. Но артист быстро расхолаживается, если публика играет в поддавки. А сцена этого не прощает. Сегодня тебе поаплодировали, хотя ты спел не очень, а завтра ты позволишь себе больше. Надо мною все смеются, и друзья в том числе. Я говорю: «Смейтесь, пожалуйста!» Я укутываюсь перед концертом в шарфы, не пью ничего холодного, хожу в очень теплой одежде и ничего себе не позволяю. Потому что завтра я выйду на сцену и буду нести ответственность за свою работу.

У меня в жизни был единственный случай, который научил меня многому. В театре прошла премьера оперы «Евгений Онегин». Первый спектакль я спел, второй должен был состояться на следующий день. И по неопытности я принял приглашение отпраздновать премьеру, отказать было практически невозможно. Моя коллега без ущерба для голоса вышла из этой ситуации, а я оказался не в самой лучшей голосовой форме. Я звучал не так ярко. И меня вызвали на ковер, и не один раз. Это был большой урок для меня. И я рад, что его получил сейчас, молодым.

 

ПЛАНКА,  КОТОРАЯ ВЫСОКА

– У вас две моно-оперы. Вы трудитесь над большим проектом. Вам нравится работать для голоса?

– Да, я пишу для голоса и фортепиано, голоса и оркестра. Написал произведение для органа «Две девы», в его основе лежит ветхозаветный сюжет о Лоте и его дочерях. Сейчас пишу произведение для скрипки сольной. Моя близкая подруга и очень хорошая пианистка Дарья Махтаева попросила написать пьесу для фортепиано. С нею мы планируем благотворительные концерты.

Но написание сольных произведений для инструмента для меня очень сложная задача, поскольку нужно очень хорошо понимать специфику этого инструмента. Все мы с восторгом слушаем фортепианную музыку Чайковского, но пианисты, когда ее разбирают, много чего говорят, потому ее писал не-пианист. Всем известна история его Первого концерта, когда Рубинштейн безапелляционно заявил, что это неисполнимо в принципе и музыка эта жить не будет.

– Мы приблизились к театру практически вплотную. Вместе с Наталией Бугановой вы приняты в труппу Северского музыкального театра. Это и удача, и аванс. Как вы считаете?

– За себя не скажу, со стороны виднее. Но говоря о моей коллеге Наталии Бугановой, я считаю, что театру выпала удача иметь в штате такую солистку. Она молодая, красивая, перспективная. У нее очень большой голос. Я считаю, что театру очень повезло с Наташей.

Есть на самом деле люди, на которых я могу в некоторых вещах равняться. Я считаю, что абсолютного кумира себе возводить нельзя. Пример исторический. Прокофьев и Шостакович композиторы высокого уровня, но друг друга они не переносили. И если мой кумир Прокофьев, я, что же, Шостаковича исключу? И наоборот? Поэтому, проецируя такое отношение к профессиональным и личностным авторитетам, я понимаю, что художественный руководитель театра Елена Бурова – безусловный лидер, чьим мнением я дорожу. Я восхищаюсь талантом Ирины Ивановны Кустовой, зав. труппой – у нее к каждому есть свой подход, особенно к тенорам, это очень сложные люди. (Смеется.) И, разумеется, Ольга Сергеевна Алешина, главный дирижер театра, – человек стального характера и воли. Такой триумвират – залог успешной и, главное, интересной работы, перспектив в творчестве.

– Вы много работаете как композитор. Намерены поступать в консерваторию на композиторский факультет?

– Я думаю, что такое время настанет. Тем более что с Екатериной Анатольевной Приходовской я очень близко знаком. И у меня есть намерения даже получать степень по искусствоведению. Если будет возможность. Я понял, что рвать себя в жизни никогда не надо. Я, работая над материалом, консультируюсь с исполнителем, беру в руки инструмент, стараюсь это понять, читаю книги. Чтобы написать для органа «Две девы», я прочел много книг по органу. Трудность в том, что большое число специальной литературы – не на русском. Узкоспециальные работы читать тяжело, несмотря на то, что владею английским с детства, итальянским. В процессе работы я много консультировался с Марией Блажевич. Поэтому учеба для меня очень важна… как, наверное, и блог, который я веду. Я его веду давно, и в этой области было сломано столько копий и высказано столько мнений!

– Разве ведение блога в наше время становится препятствием к самовыражению? Это же очень современно. На это есть социальный запрос у публики и читателей.

– Но наш социум мыслит в несколько иной парадигме, и ее нельзя назвать неправильной. Она просто такая, какая она есть. Люди не совсем готовы, что артист будет открыт. Особенно академический артист. Почему-то исполнитель классического репертуара в представлении публики – это как из гроба пришелец: в черном костюме, кольца, манжеты и жабо.

– У меня перед глазами готовая картинка: Борис Штоколов со скрещенными на груди руками – практически памятник самому себе.

– Работая в этом пространстве, я боюсь подставить близких мне людей. Ведь все разные, и степень восприятия у всех весьма различна. Кого-то пугает моя манера речи, стиль моих рассуждений. Безусловно, я никогда не перехожу на оскорбления, но свобода самовыражения почему-то пугает людей.

Главное в настоящем моменте, чтобы блогерство не влияло на мою работу нынешнюю. Я очень переживал на самом деле. Блог я начал вести шесть лет назад, а в театре служу совсем недавно, но абсолютно не готов отказаться от этого ресурса. Руководство театра с пониманием отнеслось к этой стороне моей деятельности.

– Вас пригласили солистом в музыкальный театр. И сейчас профессия предъявляет к вам свои требования. Чего хотите достичь, о чем мечтаете?

– Если говорить о Мечте с большой буквы, она в некотором смысле несбыточна – это постановка моей оперы на большой сцене. У меня уже написаны две моно-оперы. И с постановками малой формы проблем нет. Думаю, мы будем в театре это развивать. У нас мудрый руководитель, открытый всему новому. Но… хотелось бы большую постановку. Работа масштабная, как «Фауст» у Гёте, – думаю, что буду писать ее всю жизнь. В ней обязательно должна принять участие Наталия Буганова – она мой талисман, и… это вопрос отдаленного будущего.

Исполнение партий в спектаклях требует здоровья, нужно быть артистом подвижным. Это не у всех всегда получается. В конце концов жизнь часто преподносит сюрпризы, поэтому я не ставлю все, чем владею, на вокальную карьеру. В любой момент можно потерять то, чем одарил тебя Господь. И потому не заглядываю в будущее. Очень люблю языки, очень люблю петь. С огромным удовольствием принимаю участие в благотворительных концертах. Для меня важна академическая музыка. Посвящение себя опере требует больших вложений. И если пойму, что я не в числе самых лучших, но будет возможность выйти на сцену – я сто раз подумаю, буду ли я выходить. Потому что есть эталон, своя планка, и она высока.

https://t.me/MiroshnikovN

Интервью: Маргарита КОМАРОВА

Фото из личного архива Никиты Мирошникова